Помню, как летел из Риги в Санкт-Петербург. День был ясный. С высоты нескольких километров открывался вид на залитую солнцем поверхность земли. Вот мы пролетаем над Нарвским водохранилищем, летим над Нарвой и Ивангородом. Их разделяет река и соединяет мост. А за ними пошли довольно плотно обжитые подступы к Санкт-Петербургу.

В начале апреля в этих широтах природа ещё спит. Тронутая весной, она не высвободилась ещё из объятий зимы. Речушки и озерца скованы льдом, по лесам и полям лежит снег. А сердце всё равно поёт. Всякий раз, пересекая границу Евросоюза и России в направлении Санкт-Петербурга, я вспоминаю чеховский «Крыжовник»: «Теперь, в тихую погоду, когда вся природа казалась кроткой и задумчивой, Иван Иваныч и Буркин были проникнуты любовью к этому полю и оба думали о том, как велика, как прекрасна эта страна».

Снова и снова удивляюсь размаху, с каким русский человек осваивает этот суровый край. Санкт-Петербург — самый большой из северных городов мира. Расположенный в подзоне южной тайги, этот мегаполис согревает своим дыханием природу, влияет на самый климат.

В Санкт-Петербурге и его окрестностях произрастают растения, не предписанные законами природы, но укоренённые человеком. Здесь растут каштаны, здесь растёт и цветёт персидская сирень. А как в Петербурге расцветают по весне люди! Как они раскрываются навстречу солнцу. Это надо видеть.

 

За год в Питере бывает в среднем 62 солнечных дня. На мою долю их выпало целых десять. Чудо. И вот петербуржцы поспешили раздеться до маек и шорт. Не говорю уже о «моржах», что ловят каждый солнечный луч, подпирая собой защищённый от западных ветров юго-восточный кронверк Петропавловской крепости. А всё он, Пётр.

Но 39 представителей русского мира из 17 стан Евразии, включая автора этих строк, слетелись-съехались в Петербург не для того, чтобы загорать. У нас до Петербурга и у Петербурга до нас важное дело. Мы стали участниками XV образовательной программы Культурно-исторического университета (КИУ) «История Государства Российского», действующего под эгидой Комитета по внешним связям (КВС) правительства Санкт-Петербурга.

 

КИУ «История Государства Российского» ориентирован именно на российских соотечественников, проживающих за рубежом. Разумеется, КВС не делит их по этническому признаку. В нашей группе были и русские, и не русские: азербайджанец, армянин, еврей из Германии, немец из Казахстана, киргизка с украинской фамилией, украинки… с украинскими фамилиями, липованин из Румынии и т. д. Всех нас объединили русский язык и русская история.

Принимали нас чуть не на высшем уровне. Собирали терпеливо, но настойчиво, в лучших российских традициях, т. е. отовсюду — из аэропорта «Пулково», с Витебского вокзала, с автовокзала на Обводном. Везли в «Андерсен Отель», что на Петроградской стороне, и селили, кого вместе, кого поврозь. Кстати, очень приличная гостиница: три звезды, но сойдёт за четыре (молодожёнам номер-люкс бесплатно).

В этом году программа была посвящена 315-летию Санкт-Петербурга и гордо именовалась «Деяния Петра Великого в судьбах народов Евразии». Слушателям был предложен курс, включавший 20 теоретических занятий и три круглых стола. Лекции авторские, специально подготовленные для этого проекта ведущими специалистами-историками Санкт-Петербурга. Всего 50 академических часов, не считая обширной культурно-экскурсионной программы — десять дней вместе. И в каком месте?!

В гостях у академика Лихачёва

Нам повезло. Занятия проводились на базе Санкт-Петербургского Института истории РАН, расположившегося в историческом особняке Н.П. Лихачёва, тоже на Петроградской стороне.

Николай Петрович Лихачёв (1862-1936) Дмитрию Сергеевичу не родня, однофамилец. Потомственный дворянин, с золотой медалью окончил гимназию в Казани, а затем историко-филологический факультет Казанского университета; был оставлен при университете для подготовки к профессорскому званию по кафедре русской истории. С 1892 по 1925 год преподавал в Петербургском археологическом институте, с 1902 по 1914 год служил помощником директора Императорской Публичной библиотеки.

Николай Петрович вёл активную научную деятельность, собрал коллекцию огромной научной ценности, в которую вошли памятники русской, западноевропейской и восточной письменности, автографы, иконы, печати, монеты. Коллекция икон Лихачёва (в 1913 году её выкупил Николай II) легла в основу соответствующего отдела Русского музея. В декабре 1901 года учёный был избран членкором Императорской АН по отделению русского языка и словесности. С 1925 года он действительный член АН СССР. В том же году Лихачёв возглавил Музей палеографии АН СССР, образованный из палеографического кабинета Петроградского археологического института, который после революции возник на основе его же коллекции.

28 января 1930 года Лихачёва арестовали по «академическому делу», отправили в ссылку в Астрахань, из которой тот вернулся в 1933 году. Фасад здания украшает мемориальная доска: «В этом доме с 1902 по 1936 г. жил и работал выдающийся историк, академик Николай Петрович Лихачёв». А в парадном висит другая доска: «В этом институте с 1954 по 2008 год работал академик Александр Алекандрович Фурсенко». Вот это уже не однофамилец министра образования и науки А.А. Фурсенко, а его родной отец.

Санк-Петербургский Институт истории (СПбИИ) РАН имеет богатое прошлое, ведёт свою родословную от Археографической комиссии при Министерстве народного просвещения, созданной в 1834 году. Между прочими, членами этой комиссии были такие видные русские историки, как М.А. Дьяконов, А.С. Лаппо-Данилевский, С.Ф. Платонов, А.Е. Пресняков, А.А. Шахматов. Институт располагает богатейшим архивом, в составе которого документы по истории России и многих стран Европы. В Ленинградском отделении ИИ СССР, как в советский период именовалось учреждение, работали академики Б.Д. Греков, Н.С. Державин, В.В. Струве, Е.В. Тарле и многие другие замечательные учёные. Перед нами выступали уже их ученики-внуки и ученики-правнуки, специализирующиеся по петровской эпохе, документы которой хорошо представлены в архиве института.

«Фортеция правды»

Но сначала была официальная церемония открытия. К участникам программы обратился первый заместитель председателя КВС Сергей Леонидович Марков (старинная русская манера обращаться к собеседнику по имени-отчеству ласкала слух).

 

— Я рад вас приветствовать в самом замечательном городе мира — Санкт-Петербурге, — сказал высокопоставленный чиновник. — Мы с вами находимся в уникальном здании, где редко кто бывает. Это ещё одна уникальная возможность для вас, представителей 17 стран, приехавших в Санкт-Петербург для того, чтобы узнать что-то новое, повысить свою квалификацию, познакомиться с учёными экспертами и друг с другом.

Санкт-Петербург оказал существенное влияние не только на судьбу России, но и на многие другие страны. Пётр I и другие наши великие личности серьёзно отметились в европейских странах. Наш город рождался благодаря усилиям, как народов и народностей России, так и зарубежных стран. Благодаря таким «мигрантам», как Трезини, Растрелли, Росси, Монферран он стал таким красивым. Этот вклад мы ценим, и это связывает нас с великой европейской культурой, которая, к сожалению, в последнее время как-то всё уходит на задворки, но хотя бы в истории остаётся. Изучать здесь есть что.

И Марков зачитал обращение директора Департамента по работе с соотечественниками за рубежом МИД России Олега Мальгинова, в котором выражалась уверенность в том, что участники программы «не только будут содействовать сохранению духовного и культурного наследия России за рубежом, но и способствовать укреплению создаваемой научно-интеллектуальной базы российского зарубежья». Крамольная мысль, надо признать, если смотреть с точки зрения Полиции безопасности Латвии.

«В современной непростой международной обстановке особую роль играют усилия по активной защите исторической справедливости, продвижению истинных подходов к распространению правдивой информации о нашей стране. Ведь любить Россию, значит знать её историю. Важно гордиться нашим историческим наследием, передавать его следующим поколениям», — говорилось также в обращении Мальгинова.

Упоминались и «предпринимаемые в отдельных странах попытки по фальсификации истории, героизации нацизма», а также «действия по приравниванию ветеранов Великой Отечественной войны к пособникам фашизма». Страны эти, правда, не назывались, но Латвия здесь в первых рядах. Да и «консолидация соотечественников», о содействии которой говорилось в обращении, явно не входит в планы господствующего в Латвии этнократического режима. Но мы не ищем лёгких путей, как не искал их Пётр Великий.

 

Замдиректора СПбИИ РАН Варвара Гелиевна Вовина, кратко познакомив нас с историей этого научно-культурного центра, выразила надежду, что нам будет интересно.

— Я сама до сих пор больше люблю учиться, чем учить. Мне кажется, учиться интереснее, поэтому я вам даже немного завидую, — сказала она.

Позавидовал нам и Евгений Викторович Анисимов, главный научный сотрудник СПбИИ РАН:

 

— Петербург затягивает людей своей историей, архитектурной пейзажностью, просторами, Невой, уютностью многих его улиц, — сказал он. — У писателя Михаила Глинки есть повесть о Петербурге, которая называется «Не уехать». И это очень характерно. Эта городская среда очень важна для человека, и Пётр I как бы растворён в городе. Он присутствует везде. У одного поэта-песенника есть такие слова: «Мы все от рождения до смерти дети петровы», и это не случайно. Присутствие Петра всегда одухотворяет нас. Мы все сюда приехали вместе с Петром. Пётр — это бог Санкт-Петербурга, его дух.

(У)дачный период

Составленный для нас цикл лекций по петровской эпохе превосходит университетский курс, заявил Анисимов:

— В программе отражены разные аспекты истории Петра и Петербурга. А есть такой закон: чем больше знаешь, тем глубже чувствуешь. Это существенно.

Какие же темы были предложены участникам программы? Прежде всего, связанные с Петербургом и личностью его основателя: «Петербург — воплощенная мечта Петра» и «Петр I — демиург новой России». С ними выступил сам Анисимов. Его коллеги ограничились разработкой «разных аспектов». Тут и флот Петра Великого, и строительство Петербурга, и его архитектура, и первые иностранные упоминания о новой столице, и первые наводнения, и «Великое посольство» Петра I, и его дипломатия, и даже религиозная жизнь Петербурга, история и историки в эпоху Петра I, а также многое другое.

Евгений Викторович Анисимов начал издалека, с предыстории воцарения Петhа. По его словам, старшая сестра Петра, царевна Софья, очень неплохо управляла страной, но её правление было обречено, поскольку «у неё не было самого главного — программы, ради чего удерживать власть».

— Правитель, имеющий какую-то программу, затягивает в это движение людей. Новых людей. И некие концепции, возможно, даже неисполнимые, начинают приобретать форму и содержание. Из власти ради власти и обогащения всё равно ничего хорошего не получается, как это и получилось с Софьей, — выдвинул учёный важный тезис.

Разумеется, Анисимов коснулся детских впечатлений Петра, травмировавших его психику и оставивших у него на всю жизнь негативное отношение к Кремлю. Коснулся лектор и «дачного» приволья в Преображенском. Кстати, сама «дача» не сохранилась. Дворец сожгли по приказу Петра в 1723 году. Так он будто бы хотел очиститься огнём от «огня войны». Ведь именно в Преображенском 11 (21) ноября 1699 года был заключён антишведский союз с Данией и Саксонией, ставший прологом к длившейся 21 год Северной войне.

Анисимов говорил о юноше Петре, как о выброшенном за пределы Кремля опальном царе — на престоле, но не у власти. Царь по тогдашним понятиям должен был жить в Кремле, кратчайший выход за пределы которого уже считался «походом».

— Потом Пётр устроил такой «поход», который никогда не кончился, прервав все традиции русских царей. То есть, изначально Пётр оказался вне культурной и религиозной среды, которой принадлежал по рождению, — подчеркнул лектор.

Дачный период Петра затянулся. В результате Пётр не получил «системного образования», остался «во многом самоучкой», что очень важно:

Самоучка разбирается во всём и ни в чём конкретно, но это даёт ему какую-то свободу. Свободу поступать иначе, чем принято.

А в военных потехах на вольном воздухе «явилась та военная косточка, которая так важна для царя — военного и гражданского вождя». Пётр стал полководцем. К тому же в играх сложился его ближний круг, выросший со временем до размеров Преображенского полка.

— У Петра были очень близкие отношения с этими людьми, и, когда в 1704 году была взята Нарва, и Пётр, въехав в город, увидел трупы своих товарищей, с которыми играл в детстве, он заплакал. Но фельдмаршал Шереметев, человек бывалый, циничный, сказал то, что часто говорили наши генералы: «Не плачь, государь! Бабы новых нарожают», — ввернул оратор.

К этому бродячему сюжету русской военной и исторической мысли мы ещё вернёмся. Вообще выступление Анисимова поставило много вопросов, не на все из которых поступили однозначные ответы. История наука точная, но ещё не всё в ней точно измерено.

Вода или пиво?

Вот отчего, к примеру, Пётр вдруг до самозабвения полюбил море? Все знают историю о найденном в амбаре английском боте. Кто-то из иностранцев объяснил Петру, что это не просто лодка, а лодка, которая может ходить против ветра. Пётр удивился, как это возможно, ходить под парусом против ветра? И из этого удивления царственного отрока на удивление России и всему миру за 20 лет выросла новая великая морская держава.

Пётр пристрастился к хождению под парусом. И это при том, что он с детства, как утверждают некоторые источники, панически боялся воды. По сведениям ведущего сотрудника СПбИИ РАН Юрия Николаевича Беспятых, есть мнения, правда, не подтверждённые документами, что в младенческом возрасте Пётр перенёс «лихорадку от шума воды». Будто бы он спал на руках у ехавшей в возке матери в момент переправы следовавшего на богомолье царского поезда через бурно разлившийся ручей. Сама царица задремала, в испуге, вскрикнув, проснулась, и этот испуг будто бы передался царевичу.

Потом уже кто-то из окружения юного царя помог тому побороть укоренившийся было страх перед водой. Да и в характере Петра бросаться из крайности в крайность. Дважды отпрашивался он у матери в Архангельск и даже чуть не погиб во время кораблекрушения на Белом море, но большой воды не разлюбил. «Помешан на море», — говорил о нём впоследствии великий пенсионарий Голландии Исаак ван Хорнбейк.

 

И действительно, став осенью 1706 года свидетелем наводнения в Петербурге, Пётр изрёк: «Зело утешно было глядеть, как не токмо мужики, но и бабы сидели на ветках». За первые 24 года существования «парадиза» он всплывал 54 раза. Всякий раз разрушения приводили к тому, что город приходилось отстраивать заново, но Пётр не терял олимпийского спокойствия, как не теряли его и приемники-потомки, лишь в 2014 году соорудившие дамбу, защитившую Петербург от гнева Посейдона.

И раз уж зашла речь о наводнениях (о них Ю.Н. Беспятых прочёл нам целую лекцию), то история про личное участие Петра в спасении утопающих во время одного из них, что будто бы послужило причиной болезни царя, сведшей его в могилу, ни мало не соответствует истине.

Петра и в Петербурге то в момент наводнения не было. Нет, сгубила Петра не вода, а пиво, а точнее неумеренное его потребление и мочекаменная болезнь, на что имеется врачебное заключение. Правда, кто-то из лекторов упомянул в качестве причины смерти царя последствия сифилиса, но не будем тревожить память великого реформатора нездоровыми последствиями любознательности.

«Реформы ненависти»

Итак, в 1686 году Пётр увлёкся плаванием на судах, а поскольку ботик чинили и потешную эскадру на Плещеевом озере для него снаряжали голландские мастера, то голландский стал первым иностранным языком, что выучил Пётр. И именно стремление увидеть Голландию и поучиться у тамошних корабельщиков явилось важной целью Великого посольства.

Второму иностранному языку — немецкому — Пётр выучился в Немецкой слободе, своеобразном гетто для иностранных спецов на русской службе, которое находилось далеко от Москвы, но близко от Преображенского. Первой учительницей немецкого для Петра стала Анна Монс, а первых учителей, как известно, не забывают. В Немецкой же слободе завязалась дружба Петра с Лефортом и другими иностранцами. Из Кремля исходила угроза самой жизни Петра, а в Немецкой слободе его ждали поддержка и отдохновение. Отсюда та «странная любовь», которой Пётр любил Россию, а вслед за ним его духовные потомки — заметная часть русской интеллигенции.

— Из детства Пётр вынес ненависть к Москве, боярам, стрельцам и вообще России, к традиционному укладу жизни. Все его дальнейшие реформы можно назвать реформами ненависти к прошлому. Иногда поражаешься его указам, писанным как будто в оккупированной стране: это отрицание всего, что было свято для его предков, что было важно для его современников, — полагает Е.В. Анисимов.

Тремя важнейшими уроками в жизни Петра он считает поездку в Архангельск, Азовские походы и Великое посольство. В Архангельске Пётр впервые увидел настоящее море. В корабле, утверждает Анисимов, для Петра сосредоточились все технические и научные достижения тогдашнего человечества и, кроме того, самый смысл жизни (протестантская модель): пройдя через хаос бурного моря, войти в тихую гавань личного счастья.

(А мне так видится, что корабль для Петра был воплощением идеи самодержавия. Ведь человек, который стоит у штурвала — у кормила — единолично правит движением судна, ведёт его даже против ветра и течения, если захочет. Таким и было всё правление Петра.)

В свою очередь Азовские походы — первый настоящий военный опыт, первое поражение и первая победа. Здесь Пётр понял, что маневры и игрища в Преображенском ничего не значат по сравнению с настоящей войной. Здесь он основал Таганрог, ставший моделью Петербурга.

 

— «Пульки впервые засвистели мимо уха, и я понял, что я служу», — писал Пётр. Идея службы во имя России проникла в Петра и стала целеполагающей в его жизни. Почему его так высоко ценят потомки? Потому что он служил России не карьерно. Это была его должность. Он не сидел на престоле с калачом в руке. Он был лидером, — зашёл с другой стороны Анисимов.

Наконец, Великое посольство отозвалось в Петре любовью к Европе, особенно к Голландии, к европейскому образу жизни. Именно влиянием Голландии Анисимов объясняет как трудолюбие Петра, так и его пьянство, присущее его голландским наставникам. Вернувшись в Россию, Пётр уже не снимал иноземного платья и объявил войну русской старине.

Отец русского Левиафана

— В Голландии Пётр задумался, почему за границей люди так хорошо живут? «У нас в Кремле грязища по колено, а они ниже уровня моря, и сухо. Почему?», — изумлялся Пётр. Всё дело в технике, подумал он и бросился скупать всевозможные приборы и приспособления. Потом он это бросил. Понял, что дело не в этом. Но в чем? В политическом строе, подумал Пётр. Но это не для нас, решил он: «Прогресс России будет зависеть от меня, от моей просвещённой воли», — реконструировал Анисимов ход мыслей русского самодержца.

По его словам, Северная война — это игра мускулами для Августа II и Петра I, способ показать всему миру свою силу в прямом и переносном смысле. Был найден формальный повод для объявления войны Швеции — обида на встречу Петра в Риге в 1697 году, дескать, плохо приняли. К этому были добавлены действительные причины, из-за которых Россия «комплексовала»: возвращение территорий по берегам Финского залива, захваченных шведами в начале XVII века и отданных им по Столбовскому мирному договору (1617).

— С началом Северной войны наступила диктатура — единоличное правление Петра, следствие чрезвычайных мер, вызванных поражениями начального этапа войны. Пётр отказался от прежних институтов власти, уничтожил Боярскую думу и уехал из Москвы навсегда. С тех пор во всех документах значилось: «государь находится в походе». Этот поход кончился в 1712 году в Петербурге, куда из Москвы была перенесена столица государства. Отсюда смысл и значение этого города. Это новая Россия, это иной поворот.

По словам Анисимова, у Петра возникла новая концепция жизни и царствования. Это было время торжества науки и опытного знания (самый популярный герой того времени Робинзон Крузо). Люди верили в возможность победить слепые силы природы. Отношения с Богом сводились к признанию за ним авторства жизни и естественно-научных законов, а всё остальное — дело рук самого человека:

— Эта концепция раскрепощала человека, она позволяла делать то, что раньше запрещалось. Например, вскрывать трупы. И нужно было учиться. «Аз есмь в чину учимых и учащих мя требую», — гласила надпись, выгравированная на кольце, которое носил Пётр с 1682 года. Отсюда идея роли ученья в достижении успеха, которая жива до сих пор. Отсюда же и представление Петра о том, что всё можно переделать по своему усмотрению, создать что-то новое, безжалостно разрушив старое.

В итоге государство приобрело колоссальное значение. Оно и до сих пор имеет такое значение в России, даже подавляющее. Государство, как писал Пушкин, единственный европеец в России. Да, с ним связана бюрократизация жизни и другие негативные явления, но государство часто оказывается дальновиднее людей, которые думают только о том, как набить свой карман.

Пётр воспринял немецкую идею камерализма, или правильного устройства жизни посредством бюрократии. Пётр поверил в силу устава и инструкции. Отсюда регламентация всего и вся и идея законности — закон должен стать основой жизни (этого мы не достигли до сих пор), что привело к нарастающему процессу бюрократизации и имело для России крайне негативные последствия. Вырос чудовищный монстр бюрократии, который управлял Россией, независимо от того, кто сидит на троне. Монстр, который работает как вечный двигатель для собственных интересов, представляющий огромную угрозу существованию России вообще.

Тут мне показалось, что лектор вошёл в противоречие со своим же тезисом о дальновидности государства, отсутствующей у рядовых и не рядовых граждан. Но Евгений Викторович не смутился. «Пётр I дал России бюрократию, но не установил над нею никакого контроля», — сказал он. А я не стал бы демонизировать Петра, преувеличивая его роль в явлении, известном любому обществу на определённом этапе своего развития.

— Государство мыслилось Петром не как организация, а как инструмент, с помощью которого можно воспитать человека, как-то его преобразовать. А если он не хочет, то — пороть его, — продолжал Анисимов. — Идея прогресса через насилие вошла в кровь и плоть Петра. Он пришёл к выводу, что только палкой можно заставить русский народ работать. «Бей русского, часы сделает» (тут лектор явно приписал Петру русскую пословицу — А.М.).

Имперская политика

— И всё это «для блага России». Отношение к Западу: возьмём у Запада всё полезное для нас. Отсюда приглашение иностранцев на русскую службу и широкие заимствования на Западе. Но никакого парламентаризма, никакого выборного местного самоуправления, поскольку «умных среди мужиков нет». Россия может быть только самодержавной. И эта идея последовательно проводилась в жизнь, что привело к колоссальному усилению самодержавной власти царя.

Пётр отвергал прежнюю московскую традицию, видя в ней опасное следование по пути Византии, на котором та ослабла и стала жертвой. Мы такого не позволим, решил Пётр. И это стало основой имперской внешней политики — постоянное наступление на соседей. Была высказана идея, довольно популярная в нашей истории: соседи должны страшиться России. Как сформулировал один голландский дипломат петровской эпохи, хорошо иметь Россию партнёром, но не соседом. Россия встала в ряд великих держав, вошла в большую игру мирового класса, вопреки господствовавшей в высших слоях русского общества идеи изоляционизма.

Тут у меня тоже есть возражение. Ещё В.О. Ключевский отмечал, что «самая программа Петра была вся начертана людьми XVII в.», что от предшественников Петру достались две задачи, от решения которых зависела безопасность России: довершение политического объединения русского народа, «едва не половина которого находилась ещё за пределами Русского государства», и обеспечение слишком открытых для нападения границ со стороны Швеции, Польши и Турции. О каком господстве идей изоляционизма можно говорить, если предки и предшественники Петра только и делали, что воевали, то с одним, то с другим из названных противников России, непонятно.

Великое посольство, как известно, предпринималось с целью создания сильной антитурецкой коалиции. Пётр уже воображал себя попирающим мусульманскую Турцию архистратигом Михаилом во главе христианского воинства. Но антитурецкий альянс не сложился, и Пётр переориентировался с юга на север, переключившись на борьбу со Швецией, не ограничивая при этом своих горизонтов последней.

По словам Анисимова, образовалось несколько направлений имперской внешней политики, экспансионистской с севера на юг и с запада на восток. В определённом смысле Россия защищала собственные территории, но «не с помощью обороны, а за счёт активных действий, и это стало главным». Бессмысленно сидеть за крепостными стенами, считал Пётр, нужно расширять владения и влияние России, дабы «обосновать фундаментальный подбор человеческой безопасности и удобству».

Однако Петру, по мнению, учёного, не удалось победить инертности русского населения, настроенного на освоение огромных русских просторов, хотя Россия и сейчас «недоосвоенная страна, даже и в исконно русских областях». Но закрепиться на берегах Невы, основать на них новую столицу России Петру удалось.

Шведы негодовали. Карл XII был взбешён. Но Пётр настоял на своём. Царский каприз стал реальностью. Казалось, невозможно переделать природу, а он её переделал. Каштаны цветут, персидская сирень цветёт. Захотел создать «парадиз» и создал, захотел построить свой Версаль — Петергоф — и построил. И фонтаны бьют так, что напор воды приходится искусственно сдерживать, — торжествовал Анисимов.

И на мой взгляд, это главный урок, который преподал нам, русским, Пётр Первый. Надо уметь мечтать широко. Будьте реалистами — требуйте невозможного, и у вас всё получится. Как получилось у Петра Алексеевича. Но на то от и «Великий».

Помните, как у Анисимова: «И некие концепции, возможно, даже неисполнимые, начинают приобретать форму и содержание». А об экспансионистской внешней политике Петра I в другой раз.

http://baltnews.lv/authors/20180511/1021971806.html