Автор вынесенной в заголовок сентенции — Людвиг Сея, известный дипломат довоенной Латвии, одно время даже министр иностранных дел. Но более всего он знаменит своей подпольной деятельностью в годы нацистской оккупации. Тогда патриотически настроенные латышские интеллигенты и политики создали Латвийский центральный совет (ЛЦС). Сея стал в нем генеральным секретарем — фактически вторым лицом после председателя совета Константина Чаксте.

17 марта 1944 года ЛЦС издал меморандум, который подписали 188 известных в обществе человек. Меморандум требовал предоставления Латвии независимости и опосредованно был адресован странам Запада — союзникам по антигитлеровской коалиции. Вскоре гитлеровцы арестовали Чаксте, его заместителя Бруно Калниньша и Сею. Сея после гитлеровского концлагеря попал еще и в сталинский. О своей жизни в оккупации он написал дневник и воспоминания. Эти материалы вышли в свет в издательстве «Латвияс авизе» при активном участии ученых музея оккупации Латвии.

Презентацию книги 14 июня 2017 года устроили в МИДе при большом стечении публики. Министр Эдгарс Ринкевичс по достоинству оценил своего покойного коллегу: «Он высоко держал знамя латвийской дипломатии и здесь — в оккупированной Латвии. Теперь мы можем посмотреть на нашу дипломатию, наших людей и с новой точки зрения».

Я решил последовать совету уважаемого министра. Он, конечно, оказался прав: антифашист Сея действительно открылся с неожиданной стороны.

За нацистскую Латвию

Дневник Людвиг Сея начинает вести в счастливые для себя дни: наконец–то немецкая армия освободила Ригу от власти большевиков. При этом неприязнь к большевикам носит этнический характер: «Я всегда с ужасом наблюдал, насколько силен в жидовских и русских коммунистах садистический элемент… Самое точное определение одним словом для коммунистов я могу охарактеризовать как Untermenschen со всеми выводами, которые следуют из этого слова».

Надо пояснить: автор по первой своей профессии филолог, он в своих текстах очень часто употребляет иностранные слова. И здесь, конечно, излюбленный гитлеровцами термин «недочеловеки» очень уместен. Тем более что нацисты действительно делают то, на что намекал автор, и он это с удовольствием констатирует: «В ночь со 2 на 3 июля произошли аресты жидов. 3 июля арестованных заставили работать».

В последующие дни репрессии развиваются. Вот запись от 12 июля, где уже есть и анализ происходящего: «Уничтожение жидов происходит в больших количествах. Прошлой ночью расстреляно примерно 1000 жидов… Уничтожение жидов доверено «Перконкрустсу». Латышский народ жидов не жалеет. Если бы не было немецких действий, думается, жиды бы легко отделались, потому что наши люди мягкосердечны».

Нашего дипломата волнует и судьба России, которая терпит очевидное военное фиаско: «Трудно будет реорганизовать Россию, потому что кроме коммунизма там ничего нет, только огромные массы пыли — абсолютно неорганизованные отдельные индивидуумы».

Автор отнюдь не холодный наблюдатель: он активно действует, чтобы восстановить хоть в каком–то виде независимость Латвии — например, в форме «Балтийского протектората» со столицей в Риге. Все первые июльские дни он ведет напряженные переговоры с разными важными персонами. В первую очередь с теми латышскими эмигрантами, которые пришли в Ригу вместе с нацистской армией. Многие из них вскоре сделали карьеру в гитлеровской системе власти: полковники Пленснерс и Вейс, финансисты Скуевич и Валдманис, яростный публицист–антисемит Шилде.

8 июля Сея явочным порядком вместе с коллегами занял помещения Министерства иностранных дел. Там, разумеется, чудовищный беспорядок. К счастью, из префектуры прислали 25 «жидов» убирать помещения… 12 июля на собрании активистов в Министерстве просвещения решили послать делегатов в Берлин. Составили телеграмму Гитлеру, но ее никак не удается отослать — автор об этом сокрушается в нескольких записях.

Увы, делегация вернулась с пустыми руками. Гитлеровцам никакой протекторат не нужен. Сея уезжает в деревню, дневник прерывается на несколько месяцев.

Черноморск — город вольный?

При всем изумлении откровенно нацистским мировоззрением Людвига Сеи, не в меньшей степени поражают и положительные черты его натуры — в первую очередь удивительное трудолюбие. 1940 год застал его в должности посла Латвии в Литве. Когда посольство было ликвидировано, он вернулся в Ригу и поступил на работу в Латвийский университет преподавателем французского — он еще в царское время окончил университет в Гренобле. После прихода нацистов он эту работу продолжает — насколько университет работает.

Но в июне 1941 года в Сибирь выслали семью его свояченицы. Осталось без присмотра крепкое крестьянское хозяйство. Семья Сеи переселилась на хутор и принялась там хозяйствовать — как ни сложно представить себе супругу дипломата и его двух сыновей в хлеву или на поле. А сам профессор в свободное от преподавания время тоже крестьянствует. Поэтому дневник он ведет в дальнейшем главным образом во время учебного года, когда живет в Риге.

Возвращается в столицу автор в ноябре, как раз во время массовых расстрелов в Румбуле, о которых он пишет: «Число расстрелянных жидов измеряется тысячами… Но не видно, чтобы латыши жалели жидов: только редкая латышская семья не понесла тяжелых потерь при большевиках, и хотя бы часть вины за это ложится на жидов».

В дневнике больше ничего не говорится о политической деятельности автора. Это понятно: любое упоминание подпольного ЛЦС было бы чревато репрессиями, если бы дневник попал в руки гестаповцев. Но от этого чтение не становится менее интересным.

В Сее поражает смесь европейских понятий о законности с полным приятием нацистской реальности. В конце 1943 года зашла речь о призыве латышей в легион. Это же нарушение международного права, возмущается бывший дипломат. Нельзя призывать жителей оккупированной территории! Одновременно появились слухи, что после евреев и цыган будут уничтожены поляки. Здесь Сея рассуждает уже не как дипломат, а как крестьянин: этого не будет, без поляков село полностью опустеет, работать будет некому. Кстати, в его хозяйстве батрачат две польские девушки и четыре русских военнопленных.

Почти в каждой записи в оценке текущего момента Сея пишет о грядущем со дня на день объявлении независимости Латвии. В мировой литературе я встречал только однажды столь навязчивую и одновременно ничем не подтвержденную практически идею — в блестящем описании пикейных жилетов из «Золотого теленка». При этом за образец берется Словакия, которой действительно гитлеровцы дали марионеточную независимость.

Ни к чему хорошему это Словакию не привело. Словаки стали пушечным мясом для Германии, а после поражения гитлеровцев большинство словацких лидеров окончило жизнь на эшафоте. Нынешняя Словакия никак не связывает себя с тем государством. Так что автору стоит хвалить судьбу и немцев, что они не поступили в Латвии аналогично.

Неоднозначная ориентация

Постепенно позиция Сеи меняется: на рубеже 1944 года он спохватывается, что независимой, но марионеточной Латвии придется объявить войну не только СССР, что было бы хорошо и правильно, но и Великобритании и США. А течение войны все больше складывается в пользу союзников…

Вообще он с первых дней войны относится к гитлеровцам очень критически за их нежелание давать Латвии хоть какую–то независимость. Постепенно претензии становятся серьезнее: оккупанты тянут с возвращением законным хозяевам того, что было национализировано советской властью, в том числе собственного доходного дома профессора в Риге. А с крестьян дерут три шкуры — и это опять бьет по его интересам.

Интересно читать дневник в то время, когда автор напряженно работал над меморандумом. С одной стороны, он призывает союзников обеспечить независимость Латвии после победы над Гитлером. С другой — все его симпатии в войне Германии с СССР на стороне немцев. Характерна запись от 28 февраля: «Несмотря ни на что, верю, что большевики в Латвию не войдут, хотя логически этого следовало ожидать». И действительно, Красная армия уже в Эстонии и под Псковом.

Как раз во время подписания меморандума в легион уходит служить старший сын Сеи. Можно было бы хлопотать об отсрочке, но надо же родину защищать. А 22 апреля автор хоронит полковника Вейса, раненного на фронте и умершего. Ему посвящается много теплых слов. И то — Вейс был начальником полиции порядка во время расстрелов Рижского гетто, он организовывал арест, конвоирование и охрану обреченных, потом отличился в подавление партизанского движения в Белоруссии — какой светлый образ героя и патриота!

В гитлеровских застенках

В апреле 1944 года дневник обрывается, а в начале июня Сею арестовывают. Об этом мы узнаем уже из его мемуаров, к написанию которых он приступил в 1955 году. Арестовали всего трех деятелей ЛЦС — еще и Чаксте и его заместителя Бруно Калниньша. Особенно против них у гестапо ничего нет — только встречи с некими литовскими и эстонскими коллегами. Поэтому подсудимых не судят, но и допросами не слишком мучают.

Все лето они сидят в Риге в Центральной тюрьме. Честно говоря, мне и в голову не приходило, что в нацистских застенках могли быть такие условия. По пути из гестапо в тюрьму арестанта завозят домой собраться. В тюрьме у каждого задержанного своя камера. Когда немцы не видят, добрые латышские охранники выпускают заключенных в коридор поболтать друг с другом.

Тюремную еду заключенные отвергают: вполне хватает того, что им присылают родные. Свидания с женой и сыном еженедельно. Когда однажды случился непорядок, наш узник вызвал заместителя начальника тюрьмы и отчитал его. Тот расстроился: Красная армия все ближе, надо думать о будущем и не конфликтовать с авторитетными зэками. Периодически в камеру приходил узник–еврей, бывший оперный певец, в его обязанности входила уборка помещений. Правда, через какое–то время того расстреляли…

В начале сентября Чаксте, Калниньша и Сею перевели в Саласпилсский концлагерь, а через несколько дней морем эвакуировали в Германию. Там они попали в Штутгоф. Теперь это Польша, пригород Гданьска. Это был страшный лагерь, заключенные умирали в таких количествах, что не хватало мощностей крематория, рассчитанного на 240 трупов в сутки.

Но и на этот раз нашего героя миновало самое страшное. Для бывших высокопоставленных чиновников из Латвии и Литвы в Штутгофе была отдельная привилегированная секция с душем и ватерклозетом. Работать их не заставляли, кормили лучше, чем обычных заключенных. Сея написал знакомому в Швецию и стал оттуда получать посылки с продуктами. Удалось и связаться с семьей, которая тем временем эвакуировалась из Риги в Германию.

Страшное началось, когда рухнул гитлеровский порядок: в январе 1945 года заключенных погнали на запад, приближались советские войска. Узники должны были в мороз идти на огромные расстояния, практически без еды и возможности переночевать в тепле. В этом переходе умер Чаксте. Но и это кончилось, когда Красная армия догнала несчастных и охрана разбежалась.

Настоящий советский человек

Десять месяцев Сея провел в Польше, тщетно пытаясь получить документы и уехать к жене и детям, которые были в Германии. А потом какой–то литовец донес советским военным властям, и его год продержали в разных тюрьмах и лагерях Польши и СССР, включая знаменитую Лубянку, пока он не получил пять лет лагерей. В вину удалось поставить только нежелание возвращаться в Советскую Латвию.

Лагерь находился в поселке Ветлосян в пригороде Ухты, в Коми АССР. Там тоже все было не так страшно, как мы привыкли читать про сталинские лагеря. Наш герой прибыл туда совсем больным, его несколько недель хорошие врачи из заключенных лечили в лагерной больнице, а потом отправили в инвалидный барак: Сее было уже за 60, к тяжелой работе он явно не годился. В один прекрасный день ему предложили работать начальником склада на местном производстве — предыдущий проворовался, а бывший дипломат производил впечатление честного человека. Так он и проработал 11 лет, в том числе и после освобождения, последовавшего в 1951 году.

Удивительно читать, как пожилой человек, сам того не замечая, становится по–настоящему советским. Он крепко дружит с товарищами по несчастью, не вспоминая об их национальности и партийной принадлежности. Много теплых слов посвящено Марии Михайловне Иоффе — вдове выдающегося советского дипломата.

Они были знакомы с тех давних пор, когда Адольф Иоффе приехал с молодой женой в Ригу в 1920 году вести переговоры о признании независимости Латвии. 

Переговоры тянулись неспешно, вечера дипломаты с супругами проводили в приятном общении. Иоффе был ближайшим сподвижником Троцкого и застрелился, когда над головой шефа сгустились тучи. А жена его мыкалась по лагерям с 1929 года — и вот встретила старого знакомого. Помните, что Сея писал в 1941 году о евреях и большевиках? Супруги Иоффе — носители обоих этих недостатков, но автор и не вспоминает о плохом.

Уже на воле он вновь поражает трудолюбием: помимо основной работы, на общественных началах руководит рабочим клубом. Когда этот клуб обижают, бросается на защиту, пишет письмо в «Правду» и добивается справедливости после разбора дела в парткоме. Его избирают в профком, отпуска он проводит в санаториях Кисловодска и Цхалтубо. По пути посещает Эрмитаж в Ленинграде и Третьяковку в Москве.

Воздух Родины

Периодически Сея проводил отпуска в Латвии, а в 1958 году приехал окончательно. Опять он поражает немыслимым усердием: в 73 года становится переводчиком, переводит со старофранцузского языка на латышский «Гаргантюа и Пантагрюэль» Рабле и неплохо этим зарабатывает. Но и другое интересно: снова в его строках полно ксенофобии и антисемитизма.

Чуть не на каждой странице автор ужасается, как много в Риге русских и, что особенно ужасно, евреев и кавказцев, называет, как в 1941 году, приезжих недочеловеками. Он уже забыл, что приветствовал уничтожение латвийских евреев: «Новые обстоятельства сблизили латышей и латвийских жидов. Надо сказать, что я рад этому. Я и раньше отличал латвийских жидов от восточноевропейских, которые настоящие бродяги, не любящие ни одной страны, а умеющие только грабить и использовать».

Вместо послесловия                                                                       

Вот теперь и вы, читатель, ознакомились с жизнеописанием Людвига Сеи. Яркая личность? Безусловно. Патриот Латвии? Вне всякого сомнения. Но при этом, увы, убежденный нацист — из песни слова не выкинешь.

Вероятно, Ринкевичс книгу не читал — как–никак 573 страницы. А доктор исторических наук из музея оккупации Улдис Нейбургс — он написал к ней восторженное предисловие? А автор подробных комментариев, другой доктор наук из того же музея Юрис Цыганов? Наборщики, корректоры, редакторы? А многочисленные читатели — я в библиотеке в очереди за книгой стоял? И все довольны.

Я вовсе не требую, чтобы исторические труды подвергались цензуре. Что Сея написал — то и надо публиковать. В таком непричесанном виде отечественная история и интересна. Латышский нацизм существовал, и его были не чужды вполне образованные и деятельные люди.

Но ответственный ученый и политик никогда не выпустит книгу без оценки личности ее автора, равно как и его преступных убеждений. А нашим все равно — лишь бы был патриотом и всей душой ненавидел советскую власть. При этом условии, как говорится, у нас героем становится любой.

Тем не менее мы все же попросим прокомментировать самые яркие места из мемуаров Людвига Сеи и МИД, и Музей оккупации, и посольство Израиля. История не закончена…

Александр ГИЛЬМАН,

Латвийский антинацистский комитет.