Причудливая логика. Конечно, со стороны кажется чинно и гладко. Но бумага с давних времён терпит всё, даже больше, чем следовало. Латышский язык в ущерб точным, естественным и гуманитарным наукам осваиваться не должен и не может. Перевод цикла преметов на неродной для учащихся язык (неважно, младшая, основная или старшая школа) является не чем иным, как вредительством. Потому что процесс получения знаний становится более обременительным. И менее результативным. Причина в том, что ученик вынужден тратить время на перевод вместо того, чтобы углублять свои знания по предмету. А его латышский сверстник, который не обязан выполнять двойную работу, сможет освоить больше за тот же момент времени. Значит, по окончании школы он теоретически будет более конкурентоспособен.

 

Но только теоретически. Здесь, к счастью, палка о двух и даже более концах. Ведь не секрет, что терминологический аппарат латышского языка, как бы так поделикатнее выразиться, недостаточно богат. А если точнее, то местами весьма скуден. Когда-то я переводил свои научные статьи на латышский язык. И при переводе время от времени сталкивался с терминологической недостаточностью языка-реципиента. И это досадное упущение. Ведь если я не ошибаюсь, в Латвии официально действует терминологическая комиссия, в задачи которой входит создание новых оборотов, призванных заполнить вакуум. Но природу не обманешь. Сконструировать искусственно набор терминов — дело архисложное. Надо учитывать исторический опыт. Например, немецкая научная традиция насчитывает несколько столетий. На немецком создавались классические философские и исторические труды.

 

И англоязычная научная традиция — это бездонный кладезь. Русская имперская научная школа говорит сама за себя. Великие труды по естественным наукам создавались русскими учёными со времён Михаила Васильевича Ломоносова (включительно). Советский научный дискурс, в свою очередь, стал основой для научных стилей постсоветских республик. У латышского языка такой богатой истории, увы, нет. И об этом я говорю без какой-либо экспрессии, а лишь констатируя объективный факт. Что тут поделать, если первое поколение латышской интеллигенции сформировалось только в середине XIX столетия. И это были младолатыши, которые, между прочим, охотнее разделяли славянофильские настроения, чем концепцию западников.

 

И в связи с тем, что латышский научный речевой канон ограничен определёнными рамками, в распоряжении русского школьника имеется богатейший материал. Латышский же школьник вынужден довольствоваться тем, что есть. Потому что русского языка он не знает на таком уровне, чтобы читать научно-популярную статью о молекулярной химии. У русских учеников часто есть выбор и мотивация — послушать на уроке формальную «обязаловку», а дома перед компьютером ознакомиться с материалом на родном языке. Пусть даже с помощью родителей, репетиторов или других старших товарищей. Ведь это же не запрещено? А вот у латышского школьника, повторяю и подчёркиваю, такой замечательной возможности нет. Потому что у него нет навыков понимания и воспроизводства научного текста на русском языке. Над их выработкой в латышских школах никто не работает. Вот и получается, что уже долгие годы латышская система образования замыкается в себе, руководствуясь принципами слепого подражания чему-то западному. Непонятно чему, выдуманному и воображаемому.

 

С другой стороны, государство быстро поняло, что нельзя позволять русским школьникам изучать то, что они хотят и так, как они этого хотят. И ещё оно поняло, что настала пора ударить по русскому языку и русской литературе. Отсюда стремительное сокращение часов русского языка и русской литературы в младшей, основной и старшей школе. Хочется наказать русских кожаной плёткой (ссылка на законы Англии прошлого столетия в официальном отчёте правительства перед ЕСПЧ), да так, чтобы посильнее. Однако и здесь кураторы образовательных, скажем так, реформ, не учитывают обстоятельств. Во-первых, есть семья, и в русской семье поколенческие связи очень сильны. Не во всех, но во многих. Во-вторых, есть всё та же русская школа де-факто. В которой встречаются люди — учителя и учащиеся — одного культурного плана с одним историческим опытом. Учитель на уроке может рассказать о «Войне и мире», а дома, в свободное время, ученик возьмёт книгу и хотя бы немного прочитает. Или посмотрит великий фильм Сергея Бондарчука. Может, отрывками, а может, и полностью. И обсудит впечатления с родителями, бабушками и дедушками. Это общая история, её именно так передают по наследству. Да, все вряд ли будут подходить фундаментально — все, видите ли, заняты, не у всех есть время. И Фёдора Михайловича Достоевского вряд ли будут разбирать основательно, как в старые и очень добрые времена.

 

Но возможности понять, постичь, углубиться у нашего человека всегда есть. Русская словесность — это величайший культурный код. Из этого нужно исходить.

А у латышей сегодня возможности приобщения к русской классике нет. Они сами себя её лишили. Ведь когда-то взрослые латыши, выпускники советской школы, рассказывали, как они подробно обсуждали «Евгения Онегина» и «Героя нашего времени». Писали обстоятельные сочинения, учились творчески и грамотно выражать свои мысли. Дискутировали с педагогом, оттачивая свой литературный русский язык. И все так или иначе соприкасались с животворным источником русской литературы. И становились более самостоятельными, независимыми в суждениями, чуткими и отзывчивыми. Да, не все, но многие. А сейчас даже возможности такой нет. Изучение русского языка в латышских школах проходит ни шатко ни валко. Как придётся. Ведь не в чести сегодня русский язык и уж тем более произведения, на нём написанные. А если человек не слышал никогда о том, что были такие великие русские писатели, то он уже обижен в жизни. Конечно, незнание творчества Пушкина, Лермонтова, Толстого не помешает выпуснику ухватиться за спасательный круг и занять свою нишу в иерархии местного этночиновничества. Но как тогда быть с потребностями души? Каждый видный латышский мыслитель прошлого и позапрошлого веков, включая всех младолатышей и Райниса, говорили о том, что латышская культура естественным образом подпитывается от русской. В этом залог её выживания. И это вполне естественно. Лишать себя благодатной подпитки — значит обделять себя.

 

Всё, что касается школьных реформ современной Латвии, нельзя квалифицировать иначе как проявление мелкой мести. Был у Фёдора Сологуба такой роман — «Мелкий бес». Немного о другом, но очень напоминает. Желание во что бы то ни стало уязвить, ограничить, обделить русских — это грустная особенность национального менталитета латышей, в целом не вполне терпимого к представителям других этнических групп, особенно тех, кто восточнее. Но те, кто рассчитывает последствия, не досчитывают их до конца. Конечно, постепенные расправы с русским образованием — это вопиющий произвол, который нельзя допускать и с которым надо продолжать бороться. Словом и делом. Но надо признать, что в безумной борьбе со всем русским действовать в духе лютеранской морали не получается. Мелкая эта мораль — мораль принуждения, обуздания и требования безоговорочного послушания. Такая мораль в первую очередь жестоко бьёт по тем, кто её исповедует.

 

А российские гости (высокие и не очень) ничего про историю русских в Прибалтике не знают. И чаще всего не хотят знать. А незнание истории русских в Прибалтике — это незнание собственной истории. Проблема системная и очень острая. Традиции гуманитарного образования в России (в области истории, литературы) пущены в свободное плавание. Стратегия преподавания гуманитарных наук должна строиться на единой государственно значимой идее. Сегодня такой единой связующей идеи нет. И мало кто заинтересован всерьёз в том, чтобы её искать и озвучивать.